После короткого разбора обстановки фюрер решил немедленно ехать дальше, в Линц. Никаких политических и военных осложнений он не ждал.
Около 15 часов мы выехали к р. Инн в районе Браунау, на границу между Австрией и Германией. На мосту возникла пробка из военных автомашин и жителей приграничных населенных пунктов. Машина Гитлера с трудом въехала на австрийскую территорию и в город, где он родился. Ликование было неописуемым. Звонили колокола, 120-километровая поездка от Браунау до Линца была подобна триумфальной. Мы продвигались куда медленнее, чем ожидали. Все шоссе были забиты колоннами вступающих войск, а в городах и деревнях мы едва прокладывали себе путь среди ликующих толп.
С наступлением темноты мы наконец прибыли в Линц. Люди уже часами ожидали на улицах появления Гитлера. На Рыночной площади был черно от людей. О продолжении поездки нечего было и думать, фюреру пришлось выйти из машины и пешком проделать путь до ратуши. Там его уже ожидал Зейсс-Инкварт. Они вместе поднялись на балкон. Я стал свидетелем исторического момента, и он произвел на меня глубокое и незабываемое впечатление. Звучал колокольный звон, раздавались нескончаемые выкрики «Хайль!». Зейсс-Инкварту с трудом удалось добиться тишины и произнести слова своего приветствия. В кратком обращении Гитлера к собравшимся чувствовалась его глубокая взволнованность.
Сопровождаемые бесконечными возгласами «Один народ, один рейх, один фюрер! », мы поехали в отель «Вайнцингер». Суматоха в этом отеле, пока все наконец не разобрались, была неописуемой. Гостиничная кухня с трудом выдерживала такой натиск. Позвонить по телефону было совершенно невозможно. Имелась только правительственная связь для главы германского государства.
У гражданского аппарата фюрера дел было полно. Надо было писать законы, поэтому из Берлина затребовали Штуккарта, он прибыл в воскресенье. Уже вечером 12 марта Гитлер в оживленной беседе дал понять, что «никаких полумер» не желает. Сам он то находился под впечатлением невероятного ликования австрийского населения, то давал пищу для сообщений зарубежной прессы. Хотя иностранные газеты критиковали шаг фюрера и во множестве тенденциозных комментариев самым резким образом предупреждали насчет его последствий, но тем не менее признавали присоединение Австрии к рейху свершившимся фактом.
Штуккарт подготовил «Закон о воссоединении Австрии с Германским рейхом», и Гитлер подписал его в тот же день. Тем самым Австрия объявлялась «землей Германского рейха». Закон устанавливал дату проведения народного голосования – 10 апреля. Другое распоряжение провозглашало, что австрийское федеральное войско должно немедленно присягнуть на верность Гитлеру и таким образом стать составной частью германского вермахта. А затем произошло нечто и мне непонятное. Фюрер поручил гауляйтеру гау Саар-Пфальц Йозефу Бюркелю провести реорганизацию нацистской партии в Австрии, а позже назначил его имперским комиссаром по воссоединению Австрии с Германским рейхом, дав ему далеко идущие полномочия. По нашему мнению, тот факт, что Бюркель после плебисцита о присоединении Саарской области к Германии организовал там нацистскую партию, вовсе не означал его пригодности для Австрии. Саарец Бюркель должен был восприниматься людьми в «Остмарке» (как отныне стали именовать Австрию) в качестве инородного тела. Впоследствии выяснилось, что он действительно оказался наиболее непригодным для Австрии, и в 1940 г. Гитлер отправил его обратно в Саар. Но до этого он причинил Вене много зла.
В понедельник, 14 марта, мы выехали в Вену. Ликование и восторг снова сопровождали нас на почти 200-километровом пути. Только во второй половине дня мы достигли бывшей столицы Австрии. В пригородах на нашу колонну особенного внимания еще не обратили. Но чем ближе к центру, тем больше людей стояло вплотную к кромке тротуара, а на фасадах домов можно было увидеть множество флагов со свастикой. Когда мы доехали до «Ринга»{107}, ликование приняло формы, близкие к экстазу. Гитлер остановился в отеле «Империал», в котором еще чувствовалась атмосфера «k. und k.» – «кайзеровско-королевских» времен. Перед отелем собралась огромная толпа, непрерывно выкрикивавшая: «Хотим видеть нашего фюрера!». К вечеру он несколько раз показывался на балконе.
Во вторник на «Площади героев» перед венским Хофбургом был организован большой митинг. Гитлер произнес с балкона большую речь. Он закончил ее ставшей известной фразой: «Как фюрер германской нации и рейхсканцлер я перед лицом истории заявляю о вступлении моей родины в Германский рейх!». Тем временем напротив памятника погибшим в Первую мировую войну, что установлен на «Ринге», соорудили небольшую трибуну, с которой фюрер во второй половине дня принял парад германских войск, уже вступивших в Вену. За немецкими солдатами промаршировал встреченный населением с особенным восторгом полк австрийской армии. В заключение прошел эсэсовский лейб-штандарт Гитлера. А в небе в это время в парадном строю проносились самолеты люфтваффе.
В промежутке между этими двумя торжественными мероприятиями Гитлер покинул отель и с небольшим сопровождением опять направился на кладбище (13 марта он побывал в Леондинге на могиле своих родителей). Поскольку я мало что знал о его прошлой личной жизни, причину этой поездки узнал лишь позже. Он захотел посетить могилу своей племянницы Гели Раубаль{108}, с которой долго жил вместе; в 1931 г. она покончила самоубийством в его квартире. Гитлер подошел к могиле один и оставался там долго. Мы могли только издали наблюдать за ним.
Перед отлетом из Вены Гитлер принял еще кардинала Инницера; встречу устроил Папен, а фюрер охотно согласился. Этим жестом он хотел подчеркнуть данное им Бюркелю указание сохранить независимость католической церкви в Австрии, что он и обещал кардиналу. Сообщение о посещении фюрера кардиналом привлекло особенное внимание прессы и оказало определенное воздействие.
Во время обратного полета в Мюнхен я приводил в порядок свои незабываемые впечатления последних дней. Открыто проявленным ликованием австрийский народ спонтанно выразил свое одобрение аншлюсу к Третьему рейху, а тем самым и приверженность праву наций на самоопределение. Сам Гитлер находился под впечатлением не ожидавшегося в такой форме успеха, он был глубоко тронут очень личными воспоминаниями о своей родине и связи с нею.
Совсем по-другому выглядела та картина, которую мне довелось наблюдать в отеле. Вернейшие сподвижники Гитлера – Борман, Гиммлер, Гейдрих{109} и Бюркель – говорили только об одном – об «унификации» Австрии. Шок, испытанный мною от назначения Бюркеля, усилился. Не приведет ли теперь то угнетение, которому подвергались в последние годы правления Шушпига австрийские национал-социалисты, к соответствующим контрмерам с их стороны? Переданные Бюркелю полномочия казались мне большой опасностью для достойной любви Австрии к рейху. Это было той каплей горечи, которая отравляла мне радость аншлюса.
Для нас, солдат, впечатления, связанные с Гитлером во время «дней аншлюса», были внове. Повсюду, где бы он ни появлялся, немецкие солдаты тоже встречали его с ликованием и приветствовали, но не обычным отданием чести по-военному – приложенной к головному убору рукой, а по-нацистски – рукой, вытянутой вверх. Это побудило Гитлера, Кейтеля и Шмундта 3 мая 1938 г. распоряжением по вооруженным силам ввести порядок, по которому солдаты тоже были обязаны приветствовать фюрера «германским приветствием». Впрочем, долгое время, вплоть до 20 июля 1944 г., все же сохранялось традиционное отдание чести по-военному.
Встреча Гитлера в Мюнхене, а во второй половине дня в Берлине была потрясающей. Ожидавший прибытия фюрера на аэродроме Темпельхоф Геринг обрушил на него целый водопад приветственных фраз. По прибытии в Имперскую канцелярию фюреру снова и снова приходилось выходить к берлинцам на балкон. Опьянение триумфом все еще не ослабло, когда через два дня, вечером 18 марта, Гитлер отправился в рейхстаг держать речь. В ней он обрисовал события, приведшие к вступлению вермахта в Австрию, и изложил причины, побудившие его столь быстро осуществить аншлюс. Он вновь в резких выражениях охарактеризовал позицию Великобритании, причем больше ссылаясь на сообщения английской прессы, чем на официальные заявления.